«Советская власть вела решительную борьбу против неравноправия женщин и исламского мракобесия.
Убийства женщин ("убийства из чести" женщин, нарушивших какие-то дикие исламские запреты, которые сейчас происходят и в Западной Европе). В постановлении ЦИК СССР "Об усилении мер социальной защиты за убийство женщин в связи с их раскрепощением", принятом 23 февраля 1930 года, говорилось:
"Ввиду обострения классовой борьбы в городе и деревне и усиления в связи с этим убийств на почве раскрепощения женщин, особенно среди восточных народностей, являющихся, таким образом, преступлениями контрреволюционными, — разъяснить ЦИКам союзных республик, что за убийство женщины, если точно установлено, что убийство произошло на почве раскрепощения женщин, может применяться ст. 8 Положения о преступлениях государственных (контрреволюционных)".
Эта та самая, печально знаменитая 58-я (так что мракобесы, убивавшие женщин, тоже жертвы Сталина, ау, "Мемориал"!) Кстати, число убитых женщин исчислялось тысячами. [из комментов: «Кстати, оговорка "ОСОБЕННО среди восточных народностей" попала в постановление не из политкорректности. В некоторых славянских районах до революции творилось нечто вполне сравнимое с мусульманским бесправием. См. зарисовку М. Горького "Вывод" и примечание к ней из ПСС издания начала 1950-х». В.К.].
Борьба с паранджами и чадрой велась всегда.
Вот Ферганская долина: «Борьба за раскрепощение женщин в Намангане началась еще в 1919 году. Для них были организованы кружки по ликвидации безграмотности, женские клубы, которые сыграли огромную роль в пропагандистской работе среди узбечек. Особенно решительная борьба против ношения паранджи началась в 1926 году. 3 марта 1926 года в женском клубе сбросили паранджу около 40 женщин. 8 марта на городской площади собрался большой митинг женщин, которые пришли на площадь со знаменами и плакатами. Играли национальные и духовые оркестры, выступали ораторы. В этот день бросили в костер чачваны и паранджи около 2000 женщин».
При этом советские власти умело сочетали меры административные с грамотной работой среди мулл в рамках Духовного управления мусульман Средней Азии и Казахстана. В частности, оно издало фетву о необязательном ношении паранджи, фетва от 21-22 декабря 1963 года дала положительный ответ на вопрос, можно ли покупать и держать дома гармонь, патефон, скрипку, радио.
***
В 2010 году во время голосования во французском парламенте о запрете ношения паранджи (не хиджабчика. а именно глухой как танк паранджи) - французские "зеленые", социалисты и коммунисты бойкотировали голосования. С первыми двумя все ясно, а вот ФКП - большой привет! Коммунисты за мракобесие - это очень круто.
Чем больше я смотрю на нынешних левых, тем больше я уважаю большевиков».
http://kommari.livejournal.com/1085199.html
Я вообще гляжу, евролевые борются за паранджу с той же страстью и из тех же принципов, что оранжевые-ющенковцы за насильную общеобязательность украинского языка - чтобы сломить сопротивление тех, кто готов сопротивляться принудительно внедряемой "идентичности".
А вот как описывает тот же самый процесс евролевый и либераст, защитник «угнетённой этничности» и маркирующих её средневековых предрассудков.
«[в Советском Туркестане] Официальное признание национальных групп сопровождалось борьбой против их культуры. Во второй половине 1920-х гг. было изобретено новое преступление: началось последовательное разрушение традиций. Мечети были закрыты, а с ними и медресе; практику земель вакф поставили вне закона. Тарикаты были распущены, а их члены, кому не удалось скрыться, арестованы; женщин вынудили отказаться от покрывал, потому что новый режим проповедовал равенство» (какой ужас! Равенство – это самое страшное, а собственность – самое святое для «национальной культуры», да…).
Марко Буттино. Революция наоборот. Средняя Азия между падением царской империи и образованием СССР. М.: изд-во «Звенья», 2007. С.363.
Понятно, для этого автора русские большевики, вместе с туркестанскими товарищами поднявшие местное население к прогрессу, не отличаются от царских колонизаторов. Он, собственно и назвал культурные преобразования в Советском Туркестане «второй колонизацией», скорбит о судьбе «традиционной мусульманской культуры», мечтает «как хорошо бы, если б империя рухнула, а большевики не пришли, и возродились местные мусульманские традиции».
При этом демократично плюёт на мнение передовой мусульманской интеллигенции конца 19-начала 20 веков – джадидов. Они, в отличие от «современного» автора, вполне понимали что развитие их народов на основе традиционных культуры невозможно, что она (также как освящающий её ислам) только консервируют отсталость и социальное угнетение, что нужна перестройка образования по европейскому образцу, социальное освобождение вместе с освобождением от религией. До этого последнего пункта дошли не все джадиды, но лучшие – кто соединился с большевиками, поняв, что социалистическая революция есть единственный путь просвещения и прогресса для их собственных наций, вместо контрпродуктивного в данном случае разжигания «национализма угнетённых» против «русских колонизаторов». Матчасть см.1-2-3).
А вот пара слов, каковы были те самые традиции, которые г-да либерасты предполагают возрождать (в Бухарском эмирате, с которым боролись джадиды-младобухарцы).
----------------------------------------
«Власть в Эмирате делилась на верховную и местную. Первую составляли беки, назначаемые эмирами и правители областей – амлокдоры, назначаемые беками. На вершине пирамиды управления были эмиры, одновременно являющиеся ханами узбекского племени мангыт. Наиболее известные правители : Шахмурат (1785-1801), эмир Хайдар (1801-1826), Насрулла (1827-1860), Музаффар (1860-1885), Абдаллахад (1885-1910) и последний эмир Алимхан (1910-1920)». Местные власти включали глав кварталов в городах и правителей кишлаков; те и другие выбирались населением, что только способствовало насилию и произволу, ибо в традиционном обществе люди голосуют не самостоятельно, а по слову богатых и пр. «сильных-уважаемых» лиц.
Власть ассоциировалась с насилием, выступление против которого было наказуемо, даже если власть совершила ошибку или преступила закон. «В Бухарском эмирате действующее мусульманское и обычное право предполагало применение властью насилия непосредственно по обнаружению проступка, безотносительно к закону и без сверки с ним, это нашло отражение в узбекском языке, где термин «насилие» определяется как «беззаконие» (конунсизлик). Наиболее распространённым видом насилия было физическое наказание провинившихся со стороны управляющих. Одна из групп узбекских слов приравнивает определение насилия к понятию физического наказания, что дословно переводится как «бить, колотить палкой».
«Основными видами физических наказаний в Старой Бухаре были наказания плетью, палкой, заключения в тюрьме или яме. Дать распоряжение к исполнению наказаний могли представители власти всех уровней – хан, бек, амлокдор, аксакал или специальные должностные лица, в сферу деятельности которых входило и наказание людей. Обычно палочным ударам на месте подвергались люди за какие-то незначительные поступки, поскольку за серьёзные нарушения выносился смертный приговор».
«Особенно это касалось отношений людей с ханом или беками, где поведение обеих сторон было жёстко ритуализировано; в меньшей степени это относилось к главам городских кварталов или селений. Так, во время приёма ханом Музаффаром жалоб и просьб населения «просители должны были подойти на известное число шагов к окну, стать на колени, затем, взяв прошение, приложить его ко лбу. Тогда, по знаку эмира один из удайчи берёт его и подаёт эмиру, который, прочтя его, тут же кладёт резолюцию. Один из чиновников перепутал последовательность, сначала приложив прошение ко лбу, а затем встав на колени, за что был наказан 75 палочными ударами. После чего всё проделал по установленному церемониалу, а его прошение было удовлетворено».
«В качестве источника наказания выступает также и раис со своими помощниками. Раис является одним из основных символов «мгновенного наказания». В качестве символов выступают не просто предметы, которые в силу своих функциональных особенностей могут быть к ним отнесены, а должностные лица, непосредственно связанные с приведением наказания в исполнение.
Существенным моментом, влияющим на отнесение раиса к символам наказания, являются те должностные полномочия, которыми она располагал, и результатом которых являлось непосредственное физическое наказание людей. Его обязанности состояли в том, чтобы наблюдать за нравственностью населения, за тем, чтобы мусульмане исполняли все правила и молитвы, предписанные им религией; он же следил за порядком торговли на базаре. Подобного рода должности существовали и эволюционировали на протяжении веков.
Например, в Саманидском государстве (Х век) организация аппарата управления предполагала наличие царского двора и десяти диванов, т.е. ведомств, занимавшихся определённой сферой деятельности. Среди них был и диван мухтасиба, следивший за правильностью употребления мер и весов на базаре. Этот диван стал постепенно надзирать и за нравственностью населения, посещением мечетей и употреблением вина, т.е. по сути это тот же аппарат раиса XIX века.
О важности и необходимости должности мухтасиба писал в своей книге о правлении («Сиасет-намэ») визирь сельджукских султанов XI века Низам ал-Мульк, опиравшийся в организации управления на практику Саманидского периода.
Таким образом, раис наказывал за проступки в двух важнейших областях жизнедеятельности людей – религиозной и экономической, а ежедневное исполнение его полномочий приходилось на время от утреннего намаза до вечернего. В первом случае он объезжал городские мечети и наказанию плетьми подвергались все отсутствующие на намазе без уважительных причин, а также те, кто по просьбе раиса при встрече с ним на улице не мог прочесть наизусть какую-либо из обязательных для заучивания молитв.
Постепенно, день за днём, он объезжал все мечети городских кварталов. По сведениям Б.Х.Кармышевой, временами он выезжал и в кишлаки, даже в отдалённые узбекские кочевья, где устраивал публичную проверку умения людей совершать намаз. Иногда (например, при совершении проступка впервые) раис только прилюдно отчитывал провинившегося, а на второй раз применял к нему уже телесное наказание. Здесь срабатывала характерная для Средней Азии традиционная схема: первоначальное осуждение общественным мнением, а затем уже другие соответствующие конкретной ситуации меры.
Во втором случае раис объезжал на коне базары, и заподозренные им в нарушении правил торговли подвергались прямо на месте избиению палками.
С раисом всегда следовали непосредственные исполнители наказания – мулозимы с палками и даррадасты – носители плети. Раис города Бухары назначался и сменялся эмиром, а его титул был риосат-панох – «убежище начальствования».
В его подчинении находились раисы округов и областей. Он являлся символом «мгновенного наказания» прежде всего в столице ханства городе Бухаре, где непосредственно им, главным среди других, постоянно совершались проверки в мечетях и на базарах. Причём в отличие от глав всех уровней институтов управления это должностное лицо не могло просто наказать за неподчинение представителю власти: для этого всегда был необходим толчок в виде совершённого человеком проступка, касающегося одной из двух сфер полномочий раиса и требующий, с его точки зрения, определённого вида наказания.
«Ночным отражениям раиса», т.е. исполнителям его обязанностей по ночам, от вечернего намаза до утреннего, был миршаб со своими помощниками. Раис и миршаб входили в число так называемых чор хаким («четырёх правителей») Бухары наряду с кози-калон и зякетчи».
«Наставница из гарема эмира отправилась в пригород Бухары и по пути остановилась для отдыха в доме, где была изнасилована и зарезана. По приказу эмира тотчас были казнены все 11 человек из числа жителей дома, хотя на следующий день были найдены настоящие виновники преступления. Когда эмиру доложили об этом, он лишь возразил: «Зачем же вы торопились с исполнением казни?»
Уровень казней, при котором правитель считался «жестоким», был очень высок. «В исторических трактатах среднеазиатских авторов и в много численных очерках, касающихся Бухарского ханства 19 в., написанных очевидцами различных событий того времени, отмечается особая жестокость правления двух ханов мангытской династии – эмира Музаффара и его отца Насруллы. Последний, например, придя к власти, в течение первого месяца своего правления ежедневно казнил по 50-100 человек. За жестокость властвования бухарцы прозвали его «эмир-и-кассоб», то есть «эмир-мясник».
Сразу же следует оговориться, что существовала разница в восприятии людьми власти религиозной, которая в данном случае не рассматривается. По мнению Б.Н.Хатунцева, «религиозная власть никогда не есть самодовлеющая, она всегда есть отражение господства божества. Не своею волею, но осуществлением воли божества сильны имеющие и имевшие религиозную власть».
Таким образом в глазах населения религиозные деятели лишь исполняли волю Бога и не обладали властью как таковой, хотя в действительности она у них была значительная, только выражалась в иных формах.
Разница в восприятии людьми светского и религиозного лидера отмечена в наблюдениях Г.Арандаренко, сделанных им в XIX веке в одном из кишлаков, т.е. на уровне местного управления. Люди «повинуются казию как ишану (благочестивому), а аксакалу как власти, они по-прежнему первого только уважают, а второго и боятся; определениям первого возражают, а слово второго принимают за веру, и все раболепно ему подчиняются. Всё это легко объясняется тем, что власть аксакала всегда выражалась активно».
Отсюда следует и второе, возможно, одно из главных представлений о власти у населения. Это ассоциация её с силой, в том числе физической, причём представление о власти каждого уровня управления было различным в связи с неодинаковым объёмом силы, которой обладали лидеры…
Это наглядно подтверждают многочисленные философские трактаты, основная часть которых посвящена непосредственно верховному правителю, т.е. как бы сила в лице главы государства может руководить так, чтобы оно было идеальным. При этом постоянно отмечается, что правитель страны должен быть не только справедливым, но властным и сильным. Например, «Трактат о порядке цивилизации и взаимопомощи» Ахмада Дониша (1827-1897), среднеазиатского мыслителя, уроженца города Бухары, жившего в том же XIX веке, т.е. в рассматриваемый в работе период.
Выдвигая десять условий, которыми должен руководствоваться глава государства, он отмечает, что «правитель при вынесении приговора не должен проявлять слабость, вялость и лицемерие. Он должен знать, что приговор не может удовлетворить желание всех. Если решение справедливое, то правитель не должен бояться гнева тех, кто не доволен приговором…
Власть не только воспринималась как сила, но она действительно была таковой. Сами чиновники единодушно выступали за постоянное применение физической силы к населению для поддержания общественного порядка и создания подобным образом возможности для спокойного управления. «Народ бухарский до такой степени испорчен, что, для того чтобы управлять им, необходимо каждый день умерщвлять хотя бы по одному человеку. Как жаловался один из представителей должностных лиц, «который чиновник по спинам нагайкой хлещет, того уважают, кланяются ему, подарки дают, а смирному никакого уважения, слушать не хотят…
Сошлёмся на цитату из работы американского философа Ш.Волина: «Насилие, в отличие от силы, всегда подразумевает применение силы к объекту не только вопреки его воле и желанию, но также и вопреки закону… Подразумевается, что соответствующие органы власти могут и должны применить силу при определённых обстоятельствах, и это никого не удивляет и не вызывает, как правило, возражений. В то же время негативную реакцию и осуждение вызывают те случаи, когда сила применяется там и теми, где и от кого не ждут её применения. И тогда в этой ситуации применение силы становится уже проявлением насилия».
В приведённом различии в качестве основного критерия насильственных действий выступает закон. В Бухарском ханстве действующее мусульманское и обычное право предполагало применение властью физической силы за определённые проступки, и это не вызывало осуждения со стороны населения. Подобная разница отражена в словаре, где термин «насилие» определяется как беззаконие (конунсизлик). Следовательно, согласно вышеизложенному подходу, в Бухаре XIX века имело место узаконенное насилие.
Несмотря на временное различие двух групп наказаний, орудия, с помощью которых они совершались, и их процедура были очень сходны. Орудия представляли собой вещественные символы наказания в руках символов – людей. Самыми распространёнными из них были палки. Как явствует из воспоминаний С. Айни, чаще использовались кизиловые палки, а также прутья из гранатового дерева и трости из дерева твёрдой породы, очищенные от коры и сучьев и обструганные ножом.
Вторым основным видом орудия была плеть дарра, к рукоятке которой приделывались три ремня, сшитых вместе (обычно из кожи осла, коровы или козла). Чётко прослеживается дифункциональность плети, которая заключается в её роли как символического знака власти (постоянное наличие плети в руках даррадасты на виду у людей указывает на неё как на символ власти и физического наказания в частности и одновременно на непосредственное её применение по прямому назначению при наказании человека) и в роли символа власти как такового.
Во втором случае огромная плеть висела рядом с входом в ворота дворца бухарского эмира. Также на стене туннеля-арки наряду с различными предметами размещалась и плеть больших размеров, принадлежавшая по преданию богатырю Рустему. Эмир Насрулла приказал даже все лишние плети, которых скопилось к тому времени уже семь штук, разрезать на части и раздать как святыню дервишам. Богатырь Рустем является героем иранского эпоса, и в ряде источников он выступает как противник зороастризма. Возможно поэтому плеть как орудие наказания использовали в большинстве случаев при проступках, связанных с нарушением людьми норм мусульманской религии, в частности применение её раисом, о чём свидетельствуют литературные материалы (в то время как при проверках на базаре тот же раис отдавал приказ о наказании людей палками).
Можно провести отдалённую внешнюю параллель с функцией плети для наказания, которая тоже служила в какой-то степени для изгнания из человека всего нечистого, неверного, но не вредящего здоровью, а мешавшего ему быть истинным приверженцем мусульманской религии.
Следует обратить внимание и на такую характеристику, как количество палочных ударов при наказании. Б.И.Искандаров привёл следующие данные: в Бухарском ханстве эмир мог дать до 75 палок, бек – до 45, амлокдор и казий – до 25. Есть указания и других исследователей на предел в 75 ударов, т.е. размах для реально назначаемой цифры был очень велик – от 1 до 75.
Очень редко эмир (преимущественно Музаффар) приговаривал к наказанию чоройна (буквально «четыре зеркала»), когда число 75 повторялось четыре раза, т.е. 75 ударов по спине, 75 по груди и животу и 75 по бокам.
По материалам Н.Ханыкова раис мог назначить не более 39 ударов. Интересно, что цифра 39 фигурирует и как название наказания. Например, в Кулябе оно именовалось як кам чил, что означало 39 ударов прутьями из гранатового дерева толщиной с мизинец.
Дословно это выражение переводится как «сорок без одного». Следует отметить, что в одном из источников есть пример наказания человека 69 ударами палками, и цифра 69 взята оттого, что на персидском языке выходит как-то особенно остроумно и хорошо «семьдесят без одного». По аналогии с вышеуказанным выражением можно предположить, что количество в 69 звучало как як кам хафтод и заключало в себе ещё и вид прута и его толщину, т.е. существовала определённая символизация цифр, которая, возможно, означала, кроме прямого указания на количество, ещё и вид орудия, его размеры и материал.
Представители любого уровня властной иерархии назначали, как правило, нечётное количество палочных ударов при наказаниях. А.А.Семёнов отмечал, что и раис никогда не называл чётной цифры наказания.
Ко второй группе наказаний, согласно временному фактору, относятся также и тюремные заключения. Причём они не могут быть одновременно рассмотрены и в системе «мгновенного наказания», т.е. двояко, что характерно для наказаний палками. Тюрьмы или ямы находились во дворах жилищ правителей всех рангов (от хана до аксакала), о чём свидетельствуют многочисленные описания подобных построек. Это также приводило к ассоциации власти в глазах населения с карающим началом.
В какую именно по рангу тюрьму попадёт человек – зависело прежде всего от содержания сигнала к наказанию и общественной значимости фигуры самого наказуемого.
Самая известная и наводящая страх тюрьма располагалась в арке эмира в Бухаре. Тюрьма бека представляла собой яму, над которой возвышались глинобитные стены с маленьким окном. Бекские тюремные помещения новой постройки находились обычно у ворот двора и состояли из низкой одной или двух тёмных комнат с дверьми, но без окон. Ямы имелись и в распоряжении аксакалов.
Заключенные содержались в тюрьмах либо закованными в деревянные колодки, либо в цепях различных модификаций. Наличие тюрем непосредственно в жилищах правителей играло не последнюю роль в представлении и о самом жилище как символе власти.
Ко второму виду относились наказания, результатом которых являлось лишение человека жизни, т.е. казнь. В данном случае в качестве основного «источника наказания» выступает глава ханства. Только он имел законное право принимать решение о лишении жизни кого-либо из своих подданных, «как пастух мог зарезать во всякое время любую овцу из своего стада, так и эмир имел законное право пресечь жизнь любого из населения».
Казнь обычно назначалась письменным приказом хана к кушбеги, если это происходило в Бухаре, или к местному беку за пределами столицы. Иногда беги не сразу приводили приказ в исполнение, а через какое-то время, чтобы показать таким образом независимость своего решения и неограниченность вверенной им власти.
Беков также можно отнести к «источникам наказания», только косвенным. Ведь именно они инициировали вопрос о смертном приговоре кого-либо из подчинённых своего бекства, а эмир только утверждал его.
Основными видами казней в Бухарском ханстве (независимо от направлений) были следующие: сбрасывание людей с высокой башни или в колодец, содержание в клещевнике, казнь через повешение или перерезание горла. Все эти виды по аналогии с наказаниями могут быть разделены на группы по принципу временнОго фактора.
Однако здесь следует отметить две плоскости его действия. Во-первых, это казни людей без предварительных разбирательств, на месте или после определённого срока и вынесения приговора. Во втором случае фактор времени действует в прямом смысле и делит казни на мучительную, длительную или на быструю, почти мгновенную смерть людей.
Ярким примером «продолжительной казни» являлось содержание в клещовнике, находившемся в Бухарском арке. Клещи впивались в тела заключённых, постепенно обескровливая их. Согласно народной молве, когда помещение пустовало, клещей подкармливали сырым мясом. Часто для продления мучений заключённых два раза в день вытаскивали на воздух. Как отмечал Н.Стремоухов, во время его пребывания в Бухаре в клещовнике уже целый год сидел двадцатилетний сын одного бека.